Александр О`Шеннон - Антибард: московский роман
Четвертая струна потекла.
Она у меня новая и поэтому съезжает все время на тон вниз. Пока я подтягиваю струну, Вера убирает со стола. Вываливает из тарелок в мусорное ведро ошметки пельменей. Петь мне совсем не хочется, а вот выпить еще хочется.
— Может, сходим еще за водкой? — обращаюсь я к Крюгеру. — Я водочки выпью, а потом спою.
Крюгера, видимо, уже хорошо зацепило. Легло на вчерашние дрожжи. Он завороженно смотрит на гитару. Так и хочется щелкнуть у него перед носом пальцами, как психиатр, привлечь внимание. С трудом оторвавшись, он поднимает глаза на меня:
— Водочки? Погоди, кажется, у меня еще осталось…
Крюгер удаляется расслабленной походкой. Под теньканье четвертой струны Вера моет посуду.
— У тебя очень хорошие песни, Андрюша, — говорит она через плечо, изящно отстраняясь от раковины, — и ты их так поешь… С душой.
— Я просто не могу петь иначе, — объясняю я с горькой усмешкой и вдруг, убежденно: — Я считаю, что в песню нужно вкладывать всю душу, как Высоцкий.
Вера через плечо смотрит на меня влажными глазами.
В них все: любовь, умиление, восторг… Так что же все-таки между нами вчера было? Как это происходило? Я, например, люблю сзади и, когда пьяный, схватив за волосы. Это помогает раскрыться жертвенной сути женщины. Некоторых это страшно возбуждает, а другие воспринимают как очередной необъяснимый мужской бзик, на который не стоит обращать внимание. Просто надо немного потерпеть. А Вера? Какова она в постели? Был ли в этом вообще смысл? Что вообще было? Я даже не помню, какого цвета у нее белье…
Думы мои прерывает лязганье ключа в замке. Ба, да это Крюгер отпирает таинственную комнату. Может, у него там склад паленой водки? Мини-спиртзавод? Судя по Крюгеру, все может быть…
— Вера, а что у Крюгера в той комнате?
— Не знаю, я там никогда не была. Она у него все время заперта. Наверное, какие-нибудь старые вещи.
Так банально? Нет-нет, я не верю! Опять лязганье. Крюгер вышел и запирает дверь. Напевая. Видимо, «Париж», сл. В. Крюгера, муз. А. Иванова. Крюгер выходит на кухню, в руке у него почти полная бутылка «Привета».
— Теща привозила на именины. Одну мы уговорили, а эта осталась. Правда, она теплая.
Я смотрю на бутылку со смешанным чувством радости и сомнения. Радости оттого, что остановиться на выпитом уже не представляется возможным, а сомнения оттого, что доживу ли я до Алферова? А сколько, кстати, сейчас времени?
— А сколько сейчас времени?
Вера смотрит на свои часики, вытирая мокрые руки об захватанное кухонное полотенце.
— Без четверти два. — И со скрываемым беспокойством: — Ты куда-нибудь спешишь?
— Да нет, — успокаивающе отвечаю я, — просто вечером мне нужно быть у Алферова в «Повороте». Там сборный концерт, надо будет спеть пару песен. Хочешь, — восклицаю я, словно внезапно озаренный великолепной идеей, — поедем вместе?
Вера радостно вспыхивает.
— Конечно. Я очень хочу еще раз послушать тебя в зале.
И, успокоенная, приободренная, садится за стол.
— Ну, водку-то допить надо, — обиженно говорит Крюгер.
— Разливай, — бодро говорю я.
Крюгер разливает, прищурив один глаз для меткости.
— А когда выпьешь, споешь? — настойчиво спрашивает Вера.
Никуда мне от этого проклятого пения не деться. Нигде в этом мире.
Человек с гитарой… Для того и с гитарой, чтобы петь. Некоторые страшно обижаются, когда не поешь. Смотрят как на лгуна и обманщика. Или как на дармоеда. Или так, словно присвоил себе высокое звание народного артиста. Я киваю с твердым намерением.
— Верунчик, ты бы хоть чаю, что ли, сделала. Закуси нету, запивать будем, — ворчит Крюгер.
Вера виновато вскакивает и начинает звенеть чайником. Я заглядываю в кружку. Там остатки чая цвета мочи.
— У меня еще осталось. Могу поделиться.
— Давай. Верунчик, поехали.
Крюгер нетерпеливо опрокидывает. Вера пьет стоя, деликатно морщась. Я запиваю чаем и протягиваю кружку Вере. Крюгер сидит с зажмуренными глазами.
— Крюгер, — говорю я, справившись с сивушными парами, — а что у тебя в той комнате? Если, конечно, не секрет.
Крюгер жадно допивает чай. Потом отвечает, делая выдох:
— Там тренажер стоит, «Кетлер». Тещин. Она, когда приезжает, занимается на нем.
Оп-ля! Нормально. Есть многое на свете, друг Горацио… Я тут же начинаю представлять: седовласая теща, поджарая, но с огромными раскачивающимися грудями, в обтягивающем трико, неистово крутит педали, красная от напряжения, а рядом, в спортивном костюме «Адидас», стоит Крюгер и строго смотрит на секундомер.
Пиздец какой-то…
— Молодец у тебя теща, — с женским уважением говорит Вера.
— Да, она у меня просто пиздец, — подтверждает Крюгер.
— А сколько же ей лет? — удивляюсь я. Крюгер начинает разливать и пожимает плечами:
— Я не знаю точно. Лет шестьдесят или чуть больше. Но выглядит она гораздо моложе.
Вера вздыхает. Да, блин. Нуте-с, надо петь… Что там? Ах да — де Сад. В свое время меня умилил один факт из биографии французского романиста, напоенный какой-то нездешней меланхолией: престарелый маркиз, по навету своей мелкобуржуазной жены помещенный в шарантонскую психушку, подолгу одиноко сидел на берегу протекающего по территории лечебницы ручья, бросал в грязную воду пурпурные розы и задумчиво провожал их взглядом… Я написал об этом трогательную песню, щедро приправленную черным юмором такого тонкого помола, что никто, кроме изящнейшего Жоры Дорофеевского, его так и не распробовал. Женщины восприняли эту песню как жалостливую и только что не плакали, слушая ее, а мужчины на полном серьезе находили в ней отголоски каких-то своих несостоявшихся Любовей. Сначала меня это сильно озадачило, но, сколько я ни пел эту песню, даже придавая голосу оттенки некой шутовской гнусавости, слушатели никак не хотели хихикать и перемигиваться. Потом я плюнул и стал исполнять ее гипертрофированно-трагически, в результате чего она стала любимой многими песней о любви.
Гримаса творчества, я бы сказал.
Я начинаю петь, но не сильно, хотя и надрывно, качаясь на волнах легкого водочного охуения. Вера, слегка пьяненькая, пристально смотрит на меня вбирающим взглядом. И вся она — эти глаза. Когда женщины так смотрят, никогда не понятно, слушают ли они вообще, а если и слушают, то о чем себе думают. Иногда чувствуешь себя Богом, способным на две-три минуты подарить ей отнятый Рай, а иногда — Дьяволом-искусителем, ловящим жертву на живца несбыточной мечты.
Крюгер слушает, положив голову на ладонь, трогательно приподняв брови и уставясь на бутылку «Привета». Неужели и его проняло? Розы в грязном ручье! Тоже нехилая метафора, но, к сожалению, не моя. Впрочем, я этого не афиширую. Очко в мою пользу. Еще одна упадет в мои объятия. А смысл? Где вообще этот смысл? Какой смысл искать смысл? Может, этот самый Смысл Всего у всех нас между ног — у мужчин и женщин? Может, Бог и Дьявол — это одно и то же?
Я пою, а сам думаю: может быть, есть в космосе некая субстанция, допустим, пресловутая «черная дыра», которая и является тем самым Высшим существом, о коем твердил в свое время хмурый революционер Робеспьер, пытаясь примирить восторженное безбожие Парижа с безупречным католицизмом Вандеи, и который по сути своей есть не что иное, как трансформатор, питающийся энергией со знаком «плюс» и со знаком «минус», что, в свою очередь, легко объясняет существование человечества. Каждый человек — это просто ловко созданный инопланетянами биоробот, безупречный с точки зрения механики биоскафандр с заключенной в нем, как микрочип, частицей космического Разума, которую мы называем Душой. В результате чего все мы являемся источниками питания, батарейками, вырабатывающими, как и любые другие батарейки, два вида энергии — Духа и Плоти, Плюс и Минус.
Бог и Дьявол.
Рай и Ад.
День и Ночь.
Земля и Небо.
Добро и Зло.
Что там еще?
Ну хорошо, пусть будет Инь и Ян.
Наверное, весь смысл в том, что биороботы должны любить и ненавидеть, убивать и дружить, творить и разрушать и вся эта энергия Плоти и Духа, как по межгалактической антенне, струится по вставшему хую, проходя через стабилизатор-женщину, или считающему себя таковой, и, обратясь в Силу, уносится в космос, чтобы двигать лопасти «черной дыры». Женщина всегда чувствует это гораздо сильнее, чем мужчина. С самого рождения. Чего хочет женщина, того хочет Бог. И Дьявол. Женщина — кнопка, на которую нажимает Бог, когда ему что-то нужно от мужчины.
И Дьявол.
Чем больше Бога — тем больше Дьявола.
Чем меньше Дьявола — тем меньше Бога.
Плачущий Дьявол, смеющийся Бог. Прямо заходящийся от смеха.
Овидий, оцени метаморфозу!
Святые и злодеи делают одно дело, даже не подозревая об этом, ибо иначе деяния их потеряли бы всякий смысл. Все дело в знаке. Выберите ваш знак.
